Людовик XV и его эпоха - Страница 95

Нивернуа: обладает умом и приятностью в обхождении; он может быть назначаем в посольства, в которых качества его необходимы; там его место.

Кастри: способен к военной службе; он честен и знает свое дело.

Мюй: олицетворенная добродетель; он наследовал все качества, которыми, как я понаслышке знаю, обладал Монтозье; он тверд в добродетели и чести.

Гг. Сен-При: выдвинутые вперед маркизой Помпадур, они имеют способности и желание идти выше. Отца не надобно смешивать с сыном и рыцарем; последний может сделаться впоследствии весьма полезным.

Граф Перигор: благоразумный и честный человек.

Граф Броглио: деятелен, умен и большой политик.

Маршал Броглио: способен к предводительствованию войсками в случае войны.

Граф д'Естен: с талантами своего звания.

Бурсе: имеет во многом основательные познания, равно как и барон д'Еспаньяк.

Верженн: находится в посольствах. Он обладает духом мудрого порядка и способен вести продолжительное дело на хороших началах.

В парламенте, в обществе президентов, есть люди с дарованиями, весьма усердные к своим обязанностям; есть также несколько таковых и между советниками.

Президент Ожье: человек с характером, каков нужен в трудных и бурных переговорах; но в парламенте между чиновниками, служащими в нем, есть пылкие головы и люди, увлекаемые другими, которые годны только по причине шаткости своих умов.

Что касается духовенства, то Жарант в этом сословии вывел в люди слишком много таких лиц, которые не заслуживают внимания. Он избрал дорогу, противоположную дороге своего предшественника, которому хотелось, чтобы духовенство служило образцом добродетели и приверженности к религии. Жарант набрал слишком много людей, подобных себе.

Епископ Верденский: слишком известен, чтобы иметь надобность в рекомендации, равно как и его родственники, привязанность которых к нашему дому очень известна.

Герцог Вогюйон: равным образом слишком известен, чтоб иметь нужду в рекомендации. Он слишком усердно желал сделать своих питомцев принцами честными, просвещенными и способными ко всему; заслуг его забыть нельзя. Я скажу то же и о других лицах, участвовавших в воспитании детей королевского дома Франции.

Что касается бывшего епископа Лиможского, то его добродетель, его чистосердечие, его доброта говорят довольно в его пользу.

Есть и другие лица, весьма достойные уважения; но, кроме того что они находятся в связях с вышеупомянутыми лицами, о них я говорить не стану.

Парижский архиепископ Бомон: его надобно считать опорой религии; наша фамилия обязана поддерживать его по совести и для собственных выгод, чего бы то ни стоило. Нежная мать моих детей скажет об этом более; она сумеет распознавать, что хорошо и что худо, и нет надобности доказывать здесь, сколько она достойна любви и уважения».

Юная Мария-Антуанетта выехала из Вены с инструкциями своей матери, с радостью, что приедет во Францию, с надеждой в будущем и с уверенностью в настоящем.

Во время дороги одно обстоятельство произвело на нее сильное впечатление: она считала его каким-то предзнаменованием.

Комната первого дома, в котором она остановилась на французской земле, назначенного для ее ночлега, была оклеена обоями, изображающими избиение младенцев; тут было пролито столько крови, столько разбросано трупов, столько истины и выражения в лицах, что юная принцесса принуждена была попросить отвести себе другую комнату, ибо в этой она боялась лечь спать.

Свидание с августейшим женихом последовало в Компьене. Мария-Антуанетта, сообразно с правилами этикета, бросилась в ноги Людовику XV, который поднял ее, поцеловал в обе щеки, потом, в ожидании брачного благословения, проводил ее в Мюетт, где была ей представлена графиня дю Барри.

Дю Барри также значилась в списке Марии-Терезии: императрица понимала услуги, оказанные Австрии маркизой Помпадур, и, как видно было, Мария-Терезия была признательна к памяти о ней.

Итак, Мария-Антуанетта, к большому отчаянию Шуазелей, была совершенно расположена к графине дю Барри.

Версаль оделся в парчу и золото, а между тем новое предзнаменование преследовало юную дофину даже и тогда, когда она въехала на мраморный двор (la cour de marbre).

В ту саму минуту, когда она ступила ногой на порог дворцового крыльца, над замком разразилась сильная гроза, и продолжительный удар грома обхватил, казалось, весь горизонт. Принцесса со страхом и беспокойством взглянула на маршала Ришелье, находившегося подле нее.

– Нехороший знак! – сказал он про себя, покачав головой. Известно, что маршал Ришелье не был расположен к союзу с Австрией.

На другой день дофина привезена была в Париж, и зрелище, ожидавшее ее там, успокоило ее насчет вчерашних предчувствий. Весь Париж поднялся для ее встречи; дофина проезжала по столице среди радостных криков толпы: «Да здравствует дофин! Да здравствует дофина!» Радость эта была так трогательна, что Мария-Антуанетта почти в одно и то же время и плакала и приходила в восторг.

– Вы видите вокруг себя, ваше высочество, – сказал ей герцог Бриссак, – двести тысяч влюбленных в вашу особу!

Но к каждой радости судьба примешивала какое-нибудь печальное предзнаменование; на каждом празднике смерть брала свою дань.

Известно, как велика была толпа, которую она собрала на площади Людовика XV, на которой назначено было пустить фейерверк, один букет коего стоил 60 000 ливров; в то время застраивали улицу Ройяль-Сент-Оноре, равно как и предместье. Мошенники произвели давку; зрители испугались этого неизвестного волнения, поколебавшего вдруг всю массу народа: каждый хотел бежать; одни бросались в канавы, другие задыхались в тесноте, иных давили. Полиция показала в своем рапорте двести трупов. Парижане же втихомолку говорили, что после этой давки до двух тысяч трупов было брошено в Сену.