Людовик XV и его эпоха - Страница 103

103

На другой день, 2 мая, королю стало немного лучше; вместо ла Мартиньера, его постоянного врача, графиня дю Барри рекомендовала ему двух своих докторов – Лорри и Борде.

Этим докторам вменено было в строгую обязанность ничего не говорить королю о роде его болезни и о том положении, в котором он находился, и в особенности стараться удалить короля от мысли о том, что ему надобно будет во время болезни прибегнуть к священнику.

Через то, что королю сделалось немного лучше, графине дю Барри снова представилась возможность развлекать его своими ласками, нежными обращениями и веселыми рассказами; но в то время как она старалась всеми силами своего ума и сердца вызвать хоть легкую улыбку на устах больного, ла Мартиньер, который не был лишен права входить во всякое время к королю, показался в дверях и, оскорбившись тем преимуществом, которое дано было пред ним Лорри и Борде, подошел к королю, взял его пульс и поник головой.

Король со страхом глядел на своего медика; этот страх еще более в нем увеличился, когда он заметил, что ла Мартиньер сделал рукой безнадежный знак.

– Что, ла Мартиньер? – спросил король.

– Да что, государь!.. Если мои собратья не сказали вам, что положение ваше очень опасно, то они или ослы, или глупы.

– Что ж у меня, как ты полагаешь, ла Мартиньер? – снова спросил король с заметным беспокойством.

– Что у вас?.. Это очень легко видеть, государь; у вас оспа.

– И ты говоришь, мой друг, что не имеешь надежды?

– Я не говорю этого, государь; доктор никогда не должен отчаиваться. Я говорю только, что вашему величеству, как христианнейшему королю, надобно о себе подумать.

– Хорошо.., это так, – отвечал король. Затем, подозвав к себе дю Барри, он сказал ей:

– Друг мой, вы слышите? У меня оспа, и болезнь моя очень опасна, во-первых, по причине моих лет, а также и по причине других болезней. Ла Мартиньер только что напоминал мне о том, кто я есть… Друг мой, может быть, нам придется расстаться!.. Дабы не случилось сцены, подобной той, какая была в Меце, я прошу вас передать герцогу д'Егильону то, что я теперь вам говорю, дабы он, в случае если болезнь моя усилится, позаботился о вас и дабы наше расставанье не произвело шума при дворе.

3 мая герцог д'Егильон вошел, по своему обыкновению, к королю.

– Ну что, герцог, – спросил его король, – исполнили вы мои приказания?

– Относительно графини дю Барри, государь?

– Да.

– Я хотел ждать, чтобы ваше величество мне повторили их; я никогда не желаю торопиться разлучать короля с теми особами, которым он особенно покровительствует.

– Благодарю, герцог; но ведь необходимость того требует. Возьмите графиню и увезите ее в ваше поместье Рюэль; я много буду обязан герцогине, супруге вашей, за те заботы и попечения, которые она ей окажет.

Несмотря на это решительное желание короля, герцог д'Егильон не хотел, однако, ускорять отъезда фаворитки; он спрятал ее в замке и объявил, что она уедет на другой день; это несколько успокоило духовных лиц.

Герцог д'Егильон очень хорошо сделал, что медлил отвезти фаворитку в Рюэль, ибо 4 мая король с такой настойчивостью начал просить привезти ее к нему, что герцог поневоле должен был объявить ему, что она еще в замке.

– Так позовите же ее ко мне!.. Позовите ее! – воскликнул король.

Дю Барри вошла к королю – и это было последнее ее свидание с ним.

– Ах! Графиня, графиня! – сказал король. – Как жаль мне с вами расставаться!.. Но это нужно… Обстоятельства того требуют: уезжайте, графиня, уезжайте!..

Графиня вышла от короля вся в слезах.

Дю Барри имела прекрасное, доброе сердце; она любила Людовика XV, как своего отца.

Герцогиня д'Егильон усадила ее в карету вместе с девицей дю Барри, старшей сестрой, и отвезла в Рюэль, чтобы дожидаться конца событий.

Не успела фаворитка выехать еще за ограду замка, как король снова потребовал ее к себе.

– Графиня уехала, – отвечали ему.

– Уехала! – повторил король. – Теперь, значит, пришла и мне очередь отправляться… Прикажите служить службу в часовне св. Женевьевы.

Герцог ла Врильер написал тотчас в парламент, который в случаях особенной важности имел право открывать или закрывать находившиеся в часовне св. Женевьевы мощи святых.

5-е и 6-е числа мая прошли при дворе спокойно, без всяких разговоров об исповедании, причащении или соборовании маслом короля. Версальский священник пришел к королю с целью приготовить его к этому великому делу; но прежде чем войти в комнату короля, он встретился с герцогом Фронсаком, который дал ему свое честное слово дворянина, что выбросит его из окна, если только он хоть слово скажет королю об исповеди или соборовании маслом.

– Если я не убьюсь, падая из окна, – отвечал священник, – то я снова явлюсь сюда, ибо имею на то право.

Но 7-го числа, в три часа ночи, уже сам король настоятельно потребовал к себе священника, аббата Моду, старца кроткого, смиренного, чуждого всяких интриг, который был, кроме того, слеп.

Моду исповедовал короля; исповедь продолжалась семнадцать минут.

По окончании исповеди герцоги ла Врильер и д'Егильон хотели было отложить для короля на несколько дней причащение св. Тайн; но ла Мартиньер, заклятый враг графини дю Барри, которая рекомендовала королю своих докторов Лорри и Борде, подошел к нему и сказал:

– Государь, я видел вас в весьма трудном положении, но никогда я так не удивлялся вам, как сегодня… Теперь вам очень можно докончить то доброе дело, которое вы начали.

Тогда король велел снова позвать к себе Моду, и Моду дал ему отпущение грехов и причастил его.

103